Рассказывают, что Анфемий, который был впоследствии префектом и консулом, возвращаясь из Персии, где он исполнял должность посланника, принес старцу Афраату хитон, сотканный у персов, и сказал ему: "Я знаю, отец, что каждому из людей приятно собственное отечество, приятны и плоды, там растущие. Этот хитон я принес тебе из отечества и прошу тебя принять его, а меня вознаградить своим благословением". Тот сначала приказал положить хитон на лавку, потом, поговорив немного о другом, печально сказал, что он смущен духом, потому что мысль у него колеблется между двумя вещами. Когда Анфемий спросил о причине, он сказал: "Я навсегда решился иметь одного сожителя и положил себе за правило совершенно отказываться от сожительства с двоими. Один друг, любимый мной, прожил со мной шестнадцать лет; вдруг пришел ко мне земляк, желающий тоже жить со мной и просящий об этом. Вот что раздвояет мою мысль. Двух сожителей в одно время я не хочу иметь. Земляка я люблю именно как земляка, но отвергнуть прежнего друга, который сделался для меня приятен, я считаю и несправедливым, и оскорбительным для него". Тогда Анфемий сказал: "Действительно так, отче, несправедливо отослать того, который весьма долгое время служил тебе, как негодного и принять человека, ничем не доказавшего своего доброго нрава, потому только, что он соотечественник". На это Афраат сказал: "Так, любезный, я не возьму этого хитона, потому что не хочу иметь двух, а, по моему мнению, приятнее и, по-твоему, лучше тот, который уже служил долгое время". Таким образом, притчей вразумив Анфемия и показав ему свое остроумие, он убедил его впредь не говорить ни одного слова о том хитоне. Об этом я (блаженный Феодорит, епископ Кирский) упомянул, с тем чтобы показать две вещи: во-первых, что он от одного только человека принимал необходимые услуги, во-вторых, он самого просившего принять хитон заставил согласиться, что не должно было принимать.

Воспитанный в тиши и решивший жить в уединении, авва Афраат, как говорится, был далеко от стрел мирской суеты. Но, увидев жестокость еретической брани (ересь Ария), пренебрег собственной безопасностью и, оставив на время уединение, сделался предводителем сонма благочестивых (православных), всегда приобретавших победы жизни словом и чудесами, но никогда не побеждаемых. Император Валент, увидев его, когда он шел к месту воинского учения, где тогда собрались почитатели Троицы (некто, увидев его идущим по берегу моря, указал на него Валенту, смотревшему в окно), спросил, куда он направляет свой путь. Тот отвечал, что идет сотворить молитву за вселенную и за царство. Валент снова спросил: "Зачем же ты, избравший уединенную жизнь, оставил уединение, без опасения идешь на площадь?" Афраат, говоря обыкновенно притчами, в подражание Господу, отвечал: "Скажи мне, государь, если бы я был девой и, будучи скрыт в каком-либо потаенном тереме, увидел, что огонь объял дом моего отца, что бы ты посоветовал мне делать? Сидеть в своем тереме и спокойно смотреть, как огонь истребляет дом? Но, таким образом, и я сделался бы жертвой пожара. Если же скажешь, что я должен был бежать, носить воду, тушить огонь, то не укоряй меня, когда я именно это и делаю. Если же ты укоряешь меня за то, что я оставил уединение, то не справедливее ли было бы тебе укорить себя за то, что ты внес огонь в дом Божий (Валент всеми мерами насаждал арианство), а не меня, вынужденного тушить этот огонь? Что необходимо идти на помощь отцовскому дому, в этом ты со мной согласен. А то, что Бог есть Отец наш, что Он ближе земных родителей, ясно даже и для совершенно не сведущего в вещах божественных. Итак, собирая питомцев благочестия и доставляя им божественную пищу, мы не удаляемся от цели и не делаем ничего против прежде принятого намерения". Когда он сказал это, Валент замолчал, признав оправдание правильным.

-- 08.02.2023 23:43:36: сообщение отредактировано admin.